Значение слова «ценность»

Ценность

второстепенность

Ценность

Syn: цена, стоимость, значимость, нарицательная стоимость, достоинство

Ценность

  1) см. стоимость;

  2) в практике под "ценностью" подразумевают все предметы, фигурирующие в обороте: товары, деньги, формальные обязательства (векселя, акции) и т. д.

Ценность

1. ж.
   1. :
      1. Стоимость чего-л., выраженная в деньгах; цена.
      2. Высокая стоимость чего-л.
      3. разг. Соотношение по курсу; достоинство (о деньгах, ценных бумагах).
   2. То, что имеет высокую стоимость; ценный предмет.
   3. перен. Важность, значение.

Ценность

   / Ценностные суждения

 ♦ (ENG value/value judgments)

 (лат. valere - цениться)

   то, что считается ценным и важным. В этике при совершении выбора и действия исходят из их ценности. Т. обр., это - ценностные суждения.

Ценность

Ценность

положительная или отрицательная значимость объектов окружающего мира для человека, класса, группы, общества в целом, определяемая не их свойствами, а их вовлеченностью в сферу человеческой жизнедеятельности, интересов и потребностей, социальных отношений; критерий и способы оценки этой значимости, выраженные в нравственных принципах и нормах, идеалах, установках, целях. Различают материальные и духовные ценности, положительные и отрицательные. Существуют и общечеловеческие ценности (истина, добро, красота, культурное наследие и др.).

Ценность

ценность, ценности, жен.

1. только ед. Выраженная в деньгах стоимость чего-нибудь, цена. Определить ценность меха. Вещь высокой ценности. Посылка с объявленной ценностью.

2. перен., только ед. Важность, значение. Его мысль имеет большую ценность. Признать большую ценность его работы для науки.

3. То, что имеет высокую стоимость, ценный предмет. Хранение ценностей. Перевозка золота и других ценностей.

| перен. Явление, предмет, имеющий то или иное значение, важный, существенный в каком-нибудь отношении. Духовные ценности. Культурные ценности.

Ценность

   ♦ Психолог сказал: "У Житкова в "Что я видел" самое замечательное и труднодостижимое для взрослого — безоценочность".

   ♦ АиФ, 1995, 36, отзывы детей о политиках: "Ельцин и плохой и хороший: плохой, потому что Чечню разбомбил, хороший, потому что нас не разбомбил".

   ♦ Ахматова Блока ценила "за Тютчевым", а Гумилева "около Дельвига" (Лукн., 300).

   ♦ Когда я говорю "Это 4-ст. ямб", я — ученый, когда говорю "Этот ямб хороший", я — изучаемый.

   ♦ Л. Поливанов про себя ставил Фету за все стихи единицы, а за "В дымке-невидимке…" — пять. Блок у Фета больше всего любил то стихотворение, которое кончалось "И, сонных лип тревожа лист, порхают гаснущие звуки". (А я — "И я очнусь перед тобой, угасший вдруг и опаленный"). Адамович о Цветаевой в "Возд. путях", 1: "недавно я узнал, что самым любимым ее русским стихотворением было фетовское "Рояль был весь раскрыт""(отомстил-таки за "Поэта о критике").

ЦЕННОСТЬ, и, ж.

1. см. ценный.

2. цена (в 1 знач.), стоимость. Картина большой ценности.

3. чего. Важность, значение. В чём ц. этого предложения? Большая ц. работы.

4. обычно мн. Ценный предмет, явление. Хранение ценностей. Культурные ценности. Духовные ценности. Материальные ценности (всё то, что имеет денежную цену).

| прил. ценностный, ая, ое (ко 2 знач.; спец.).

Ценность

 Ценность

 ♦ Valeur

   То, что ценится. Можно ли сказать, что ценность – это то, что имеет цену? Только в отношении того, что продается. Возьмем, например, ценность товара. Цена на этикетке указывает его меновую ценность в условиях данного рынка как результат общественно необходимого рабочего времени, затраченного на его изготовление (по Марксу), или как результат действия закона спроса и предложения (по мнению большинства либеральных экономистов). А как же справедливость? А как же свобода? А как же истина? В определенных обстоятельствах и они могут иметь стоимость, но не цену – эти вещи не продаются. Поэтому следует различать вещи, имеющие ценность (находящую более или менее точное выражение в рамках логики обмена), и вещи, являющиеся ценностями. Последние не имеют цены и не могут быть предметом эквивалентного обмена на деньги или даже другие ценности. Можно ли обменять справедливость на свободу? Истину на справедливость? И во что же тогда превратятся справедливость и истина? Таким образом, ценности не имеют цены; они, как говорит Кант, обладают достоинством, не имеющим эквивалента и неспособным служить предметом обмена. Значит ли это, что ценность – абсолют? Думаю, нет, ведь мы должны понимать, откуда берется ценность и что делает ее ценностью. Выше уже говорилось, что ценность – то, что ценится. Но что значит ценится? Это значит быть желанным. Это справедливо в отношении товаров, которые, как объясняет Маркс, имеют меновую ценность только в том случае, если обладают потребительской ценностью. Но потребительская ценность – отнюдь не абсолют. «Товар есть прежде всего внешний предмет, вещь, которая благодаря ее свойствам, удовлетворяет какие-либо человеческие потребности. Природа этих потребностей, порождаются ли они желудком или фантазией, ничего не изменяет в деле». («Капитал», том I, глава 1). Отсюда понятно, что речь действительно идет не столько о потребностях, сколько о желаниях, и не столько о пользе, сколько об использовании. Даже самый бесполезный на первый взгляд предмет может иметь большую ценность, если множество людей испытывают желание им обладать: таковы драгоценные камни или произведения искусства (они желанны не потому, что полезны; они кажутся полезными потому, что желанны, и действительно приносят пользу). И наоборот, ценность самого полезного на первый взгляд предмета строго пропорциональна тому, насколько он желанен. Коммерсанты превосходно понимают это. Потребительскую ценность определяет вовсе не полезность; напротив, полезность товара определяется потребительской ценностью, которая, в свою очередь, зависит от того, насколько этот товар желанен. Но если товар обладает обменной ценностью (меновой стоимостью) только в том случае, если он имеет потребительскую ценность, из этого вытекает, что его ценность определяется не в зависимости от какой-то неведомой объективной или субъективной пользы (даже допустив, что это понятие имеет какой-то смысл), а в зависимости от исторически детерминированного желания потенциального потребителя обладать этим товаром. Поэтому, на мой взгляд, закон спроса и предложения ближе к истине, чем Марксова теория стоимости (на изготовление модного платья может уйти меньше труда, чем на изготовление немодного, но стоить первое будет намного дороже). Впрочем, сейчас нас интересует не это. Если не экономически, то философски обе теории сходятся в одном: в условиях конкретного рынка ценность товара может быть только относительной, и определяется она в зависимости от желания потребителя обладать этим товаром. Но то же самое относится и к нравственным или духовным ценностям. Да, эти ценности не подчиняются законам рынка и не имеют ни цены, ни эквивалента, ни меновой стоимости. Но это не значит, что они не подчиняются законам желания! Разве могла бы справедливость быть ценностью, если бы никто не желал справедливости? Разве могла бы истина быть ценностью, если бы никто не свете не стремился к истине и не желал ее? Именно об этом говорит Спиноза в своей «Этике», тем самым давая нам пищу для размышлений: «Мы стремимся к чему-либо, желаем чего-нибудь, чувствуем влечение и хотим не вследствие того, что считаем это добром, а наоборот, мы потому считаем что-либо добром, что стремимся к нему, желаем, чувствуем к нему влечение и хотим его» («Этика», часть III, теорема 9, схолия). Но каждому из нас кажется, что все обстоит с точностью «до наоборот». Если я, допустим, люблю справедливость или богатство, то потому, что и то и другое представляется мне благом, разве не так? Если вот эта женщина для меня желанна, то потому, что она красива, разве не так? Не так, ответил бы на эти вопросы Спиноза. Ты любишь богатство и справедливость – вот потому-то они и кажутся тебе благом. Ты желаешь эту женщину – вот потому-то она и кажется тебе красавицей. Ведь есть на свете люди, безразличные к богатству или справедливости. А красота самой блестящей из красавиц оставит равнодушным самца обезьяны, который предпочтет ей свою самку. Может, ему просто вкуса не хватает? Чтобы так думать, надо быть уж слишком наивным. Просто его желание не совпадает с нашим, вот и все. Это и есть самый безапелляционный релятивизм – ценность есть нечто желательное, а желательно оно потому, что желанно. Ценность есть нечто такое, что нравится и радует индивидуума в конкретном обществе. Вот почему для одних людей деньги представляют собой гораздо большую ценность, чем справедливость. Вот почему другие люди ценят справедливость гораздо выше денег. Абсолютных ценностей не существует. Есть лишь желания и конфликт желаний, есть аффекты и иерархия аффектов. Все это четко разъясняет Спиноза, рассуждая о добре и зле, славе и богатстве:

   «Под добром я разумею здесь всякий род удовольствия и затем все, что ведет к нему, в особенности же то, что утоляет тоску, какова бы она ни была; под злом же я разумею всякий род неудовольствия и в особенности то, что препятствует утолению тоски» («Этика», часть III, теорема 39, схолия). Выше (в схолии теоремы 9) было показано, что мы ничего не желаем потому, что оно добро, но, наоборот, называем добром то, чего желаем; и, следовательно, то, к чему чувствуем отвращение, называем злом. «Поэтому всякий сообразно со своим аффектом судит или оценивает, что добро и что зло, что лучше и что хуже, что, наконец, самое лучшее и что самое худшее. Так, скупой считает за самое лучшее обилие денег, а недостаток их – за самое худшее. Честолюбивый же ничего так не желает, как славы, и, наоборот, ничего так не боится, как стыда. Далее, завистливому нет ничего приятнее, как несчастье другого, и ничего нет тягостнее чужого счастья. Точно так же всякий считает какую-либо вещь хорошей или дурной, полезной или бесполезной сообразно с своим аффектом» («Этика», часть III, теорема 39, схолия).

   В том же духе рассуждает и Ницше: «Оценивать – значит созидать. Оценивать – это драгоценность и жемчужина всех оцененных вещей» («Так говорил Заратустра», часть I, «О тысяча и одной цели»). Оценивать не значит соизмерять оцениваемое с некоей ценностью, предшествующей оценке. Оценивать значит придавать ценность оцениваемому, иначе говоря, создавать ценность в процессе ее измерения. Так значит, Спиноза и Ницше полностью единодушны? Да, в том, что касается релятивизма. А в том, что касается самих ценностей? А вот это уже зависит от того, о каких именно ценностях идет речь (что касается Спинозы, то он никогда не претендовал на роль ниспровергателя всех ценностей без исключения). Однако вопросом, в котором оба мыслителя занимают крайне противоположные точки зрения, является вопрос об истине. Ницше, особенно в сочинениях последних лет жизни, склоняется к рассмотрению истины как всего лишь одной из многих ценностей, с чем категорически не согласен Спиноза. Та или иная вещь представляется мне хорошей или дурной в зависимости от того, насколько эта вещь для меня желанна. Но истинность этой вещи от моих желаний не зависит. Спиноза и Ницше сходятся в своем релятивизме (в вопросе о ценностях), но решительно расходятся, едва речь заходит о рационализме (в вопросе об истине и разуме). Лично я отдаю предпочтение Спинозе против Ницше и кинизму против софистики. Является ли истина ценностью? Является, если мы оцениваем ее как благо, как нечто полезное, или просто любим истину и желаем ее. Следовательно, почти для всех людей истина есть ценность. Все люди любят истину, говорил бл. Августин, потому что никто, даже самый отъявленный лжец, не любит быть обманутым. Но истина ценится не потому, что она истинна, и уж конечно, она истинна не потому, что высоко ценится нами. Здесь необходимо помнить о разделении порядков. Ценность истины зависит от того, насколько она желанна, но ее истинность ни от каких желаний не зависит. Всякая ценность субъективна (включая ценность истины), но ни одна истина не может быть субъективной. Всякая ценность относительна; всякая истина (в той мере, в какой она истинна, то есть остается одной и той же в нас и в Боге, как говорит Спиноза) абсолютна. Все ценности от людей; всякая истина от Бога. Вот почему мы существуем в истине, но никогда не в состоянии объять ее целиком. Вот почему мы так к этому стремимся. Вот почему истина так желанна нам. Вот почему она имеет для нас – хотя бы для нас, хотя бы благодаря нам – такую ценность. В тот день, когда на земле не останется ни одного человека, любящего истину, она утратит свою ценность. Но истиной от этого быть не перестанет.

   Если вы не любите истину, не старайтесь отвратить от нее других. А если вы ее любите, не принимайте свою любовь к истине за доказательство истинности того, что вы любите.

Ценность

— представление человека о хозяйственном значении предметов внешнего мира. Оно необходимо связывается с самым понятием хозяйственного блага. Человек становится в особое отношение к предметам, находящимся в ограниченном количестве сравнительно с потребностью в них или являющимся продуктами его труда (см. Хозяйственное благо); он заботится о пополнении их запаса, распределяет их потребление, бережет их, дорожит ими, ценит их. Хозяйственная деятельность немыслима по отношению к вещам, не представляющим в глазах человека Ц.: он не станет производить или сберегать того, что по его мнению лишено всякого значения в его жизни. Ц. хозяйственного блага вытекает, таким образом, из признания человеком значения блага как объекта хозяйственной деятельности; Ц. — продукт человеческого сознания, психологический факт: она зависит не от естественных свойств предмета, а от того, как эти свойства сознаются человеком. Предмет, не обладающий полезными свойствами или даже вредный, может тем не менее являться Ц., если ему ошибочно приписывают полезные свойства. Таковы, напр., травы или коренья, считавшиеся раньше полезными для здоровья, а затем признанные вредными или бесполезными; амулеты, которым некогда придавали чудодейственную силу. И наоборот, предмет, полезные свойства которого еще не сознаны, не является Ц.; он может стать ею только тогда, когда будет сознано его значение для хозяйственной деятельности. Ценность как явление психологическое нужно, поэтому, отличать от объективной пригодности предмета, т. е. от естественных свойств, делающих его способным удовлетворять человеческим потребностям: предмет может существовать века, обладая такой пригодностью, но не представляя Ц., потому что его пригодность не сознана человеком. Хозяйственное благо может цениться как средство для достижения двух целей: удовлетворения известной потребности или получения, при помощи обмена, другого необходимого блага. В первом случае мы говорим о потребительной Ц., во втором — о меновой. Природа потребительной Ц. выяснена сравнительно недавно, когда окончательно был признан субъективный характер самого явления Ц. Раньше многие экономисты называли потребительною Ц. естественные свойства предмета, делающие его пригодным служить человеческим потребностям, или то, что можно назвать его объективной полезностью. Например, Маркс говорит: "Полезность какой-нибудь вещи обращает ее в потребительную Ц. В такой полезности нет ничего неопределенного и неясного. Она определяется свойствами вещества товара, без них ее нет. Самое вещество товара, например, железа, пшеницы, алмаза и т. п. — представляет, поэтому, потребительную Ц.". Это определение грешит против основного принципа Ц., представляющейся здесь явлением внешнего мира, а не человеческого сознания. Потребительная Ц. как психологический факт не может отожествляться с веществом товара. Она есть только сознаваемое человеком значение, которое данный предмет может иметь для удовлетворения известной потребности. Значение всякого хозяйственного блага изменяется с изменением его количества по отношению к потребности в нем; поэтому и потребительная Ц. хоз. благ колеблется совершенно независимо от их вещества и естественных свойств. В совершенно изолированном хозяйстве, имеющем дело только с потребительными Ц., пуд хлеба при обильном урожае будет иметь меньшее хозяйственное значение, чем при скудном: утрата пуда хлеба, когда таких пудов много, не так чувствительна, как тогда, когда их мало. В одном случае Ц. хлеба будет выше, чем в другом, хотя бы естественные свойства его в обоих случаях оставались одни и те же. Такие колебания потребительной Ц. вполне понятны с точки зрения психологической теории и совершенно необъяснимы при смешении потребительной Ц. с объективной пригодностью предмета. Окончательное выяснение психологической, субъективной природы Ц. составляет заслугу, главным образом, так назыв. австрийской школы (Менгер, Бем-Баверк, Визер и др.). Карл Менгер одновременно с Джевонсом и Госсеном, но совершенно независимо от них, представил объяснение колебаний потребительной Ц. в зависимости от количества оцениваемого предмета. В основание его теорий положена идея так наз. предельной полезности. Сущность ее заключается в установлении понятия субъективной полезности благ как основания их оценки. Каждая отдельная единица какого-либо блага, не отличаясь по своим естественным свойствам от других единиц и удовлетворяя потребности одной и той же категории, тем не менее может представлять весьма различные полезности, в зависимости от количества, в котором такие единицы имеются. Так, напр., если бы человек, обладая одним фунтом хлеба, не мог рассчитывать на увеличение своего запаса пищи в скором времени, то этот фунт был бы необходим для поддержания его жизни; утрата его была бы равносильна лишению жизни, и полезность, которую при таких условиях представлял бы хлеб, с точки зрения его обладателя определялась бы высшей мерой, какой вообще способна достигать полезность какого-нибудь предмета. Он применил бы к хлебу с возможной строгостью хозяйственный принцип, смотрел бы на него как на хозяйственное благо, внимательно организовал бы его потребление и ценил бы его так же высоко, как свою жизнь. Полезность хлеба была бы основанием его Ц. и определяла бы величину последней. Положение несколько изменилось бы, если бы на тот же период времени человек обладал двумя фунтами хлеба. Второй фунт уже не был бы безусловно необходим для поддержания его жизни, но был бы нужен ему для подкрепления его сил. Если бы человек лишился его, он испытал бы упадок энергии, понижение работоспособности, но не умер бы с голода. Обладая теми же питательными свойствами и удовлетворяя той же потребности в пище, второй фунт хлеба представлял бы, тем не менее, меньшую полезность, чем первый; человек придавал бы ему меньший интерес и поэтому меньше ценил бы его: Ц. его была бы ниже, чем Ц. того фунта хлеба, который один составляет весь запас его пищи. Было бы, однако, неправильно предполагать, что, обладая двумя фунтами хлеба, человек ценил бы один из них выше другого. Вследствие их одинаковой пригодности служить удовлетворению потребности в пище, он относился бы к ним совершенно одинаково: какой бы из них он ни утратил, № 1 или № 2, он лишился бы только возможности удовлетворить менее настоятельную потребность — в поддержании сил, но с помощью оставшегося фунта мог бы поддержать свою жизнь. Следовательно, обладая двумя фунтами хлеба, он оценивал бы каждый из них с точки зрения наименее важной потребности, которой мог бы удовлетворить с помощью того или другого фунта. Эта наименее важная потребность определяла бы то, что Джевонс называет "предельной степенью полезности" (final degree of utility), а австрийские экономисты — "предельной полезностью" (Grenznutzen). Предельная полезность данного количества единиц какого-нибудь блага служит основанием для оценки всех наличных его единиц: другими словами, предельная полезность определяет Ц. — Закон предельной полезности проявляется в чистом виде в отношении благ, количество которых не может быть увеличено трудом, по крайней мере в течение определенного, более или менее продолжительного времени (напр., хлеб — до нового урожая). Если же изготовление известных предметов поставлено в такие условия, что каждый утраченный экземпляр его может быть немедленно или сравнительно быстро заменен другим при помощи затраты определенного количества рабочей силы, то основанием оценки таких благ будет служить количество труда, употребленного на их производство. Это можно доказать при помощи того же приема, какой применяется теоретиками предельной полезности для доказательства того, что полезность, а не труд служит основанием Ц., т. е. при помощи выяснения последствий, которые наступили бы в случае потери двух предметов, потребовавших затраты различных количеств труда на свое производство. На это указал еще Рикардо: "Если я, — говорит он, — должен употребить месяц труда, чтобы сделать себе платье, и только одну неделю, чтобы сделать шляпу, то хотя бы мне не пришлось никогда обменять ни того, ни другого, платье имело бы в четыре раза более высокую Ц., чем шляпа; и если бы вор проник в мой дом и унес часть моего имущества, я предпочел бы, чтобы он унес 3 шляпы, чем одно платье" ("Письма Рикардо к Троуэру", ст. 152). Из этого рассуждения совершенно ясно, что в изолированном хозяйстве, где речь может идти только о потребительных ценностях, предметы, снабжение которыми обусловлено затратой труда, вообще оцениваются по количеству рабочей силы, затраченной на их изготовление. Этот факт и послужил основанием для так называемой теории трудовой Ц. Сторонники последней, представляя себе оценку хозяйственных благ при простейших условиях, исходили от подмеченного ими эмпирического закона, но не дали ему никакого объяснения, считая принцип трудовой Ц. аксиомой, не требующей доказательств. Против этого воззрения и были направлены нападки представителей противоположного учения. Они справедливо указали, что трудовое начало никогда не было обосновано, и что почти никто из сторонников трудовой Ц., за исключением Маркса, даже и не пытался серьезно обосновать его. Действительно, почему человек ценит выше то, что потребовало от него затраты большего труда? Указание, что человек будто бы по своей природе стремится уклоняться от работы и поэтому больше дорожит тем предметом, воспроизведение которого, в случае его утраты, стоило бы ему большего пожертвования досугом, держится на совершенно произвольном положении о прирожденной склонности человека к бездействию. Между тем, если подобная склонность может быть подмечена у первобытных народов, то никак нельзя возводить ее в общий закон человеческих действий (Бем-Баверк, Визер). Эти возражения справедливы, но было бы ошибочно на основании их совершенно устранять трудовое начало из теории Ц.; нужно только подвести под него психологическое основание. Таким основанием является принцип полезности. Рабочая сила, как средство для удовлетворения потребностей, представляет в глазах человека благо. Уже на довольно ранних ступенях культуры это благо оказывается количественно ограниченным по отношению к запросам, которые предъявляются к нему. Человек, поднявшийся над уровнем животного существования, очень скоро приходит к сознанию несоответствия между его силами и потребностями. Чем дальше, тем это несоответствие делается глубже: человеческие потребности способны к безграничному развитию, а трудовая энергия строго ограничена. Отсюда необходимость целесообразно пользоваться трудом, должным образом распределять и беречь трудовую энергию. У человека устанавливается такое же отношение к его собственной рабочей силе, как к хозяйственным благам внешнего мира и основания такого отношения те же: полезность труда и количественная ограниченность его сравнительно с потребностью в нем. Если труд сам по себе представляет Ц., то понятно, что и блага, производство которых требует затраты рабочей силы, также будут иметь Ц., и последняя будет тем выше, чем больше труда затрачено на производство данных благ, или чем больше потребовалось бы его на их воспроизведение. Таким образом трудовой принцип — только проявление того же закона, которым определяется Ц. благ, не могущих быть воспроизведенными. Психологический анализ трудового начала сводит все явления оценки хозяйственных благ к одному источнику и тем ведет к устранению двойственности учения классической школы, признававшей две причины Ц.: редкость и труд (Рикардо). В действительности, существует единый закон оценки, и трудовая Ц. представляет только одну из форм его обнаружения. — При всех вышеизложенных рассуждениях предполагалось изолированное хозяйство, субъект которого, в стремлении удовлетворить свои потребности в материальных благах, находится лицом к лицу с природой. Если предположить, что два хозяйства, существовавшие раньше изолированно, вступают между собою в меновые отношения, то блага, подлежащие обмену, будут иметь в глазах субъектов этих хозяйств меновую Ц. При простейших условиях жизни, когда отдельные хозяйства сохраняют еще свой натуральный характер, несмотря на меновые отношения, в которые им приходится вступать с другими такими же хозяйствами, основанием меновой Ц. служит тот же принцип, которым определяется потребительная Ц. Каждый оценивает свое благо, предлагаемое им к обмену, и чужое благо, которое он желает получить в обмен на свое, и, сравнив результаты этих оценок, решает, вступать ли ему в обмен и на каких условиях. Если при этом дело идет о предметах, которые произведены и могут быть воспроизведены трудом, то мерилом Ц. будет служить количество труда, затраченного на производство; если же объектами обмена служат предметы, которые не могут быть произведены или воспроизведены трудом, то критерием оценок, а следовательно, и сравнения ценностей является настоятельность потребности, подлежащей удовлетворению. И в том, и в другом случае конечное основание Ц. одно и то же: общий закон оценки хозяйственных благ. — Изложенное учение рассматривает Ц. как явление индивидуальное, возникающее в сфере хозяйств изолированных или связанных весьма слабыми узами с другими такими же хозяйственными единицами индивидуального типа. Между тем политическая экономия, как отрасль обществоведения, исследует явления социальные. Поэтому и учение о Ц. должно быть учением об оценке хозяйственных благ в народном, а не в индивидуальном хозяйстве. Социальные явления представляют собою факты хотя и господствующие над каждым индивидуумом в отдельности, но являющиеся продуктами их психического общения между собою и поэтому имеющие свои корни в индивидуальной психике, следовательно, закон Ц., выведенный на основании изучения психологии хозяйствующего индивидуума, не теряет своего значения и тогда, когда исследуется Ц. как социальное явление. Если каждый индивидуум в отдельности, по своей природе, придает Ц. только тем предметам, которые являются в его сознании полезными и количественно ограниченными, то и совокупность индивидуумов, живущих в обществе, не может исходить от иного начала в своей хозяйственной деятельности. В народном хозяйстве как и в индивидуальном, хозяйственными благами являются только те, которые признаются способными удовлетворять человеческим нуждам и находятся в количестве, ограниченном по отношению к потребности в них, все равно, является ли эта ограниченность результатом естественных или искусственных условий. Разница по сравнению с простейшими отношениями, предположенными выше, заключается в том, что меновая Ц. приобретает господствующее значение и проявляется в форме цены, т. е. определенного количества денег, получаемых в обмен на продукт; вместе с тем процесс производства ценностей чрезвычайно осложняется, вследствие чего и отношения, в которых обмениваются товары, определяются очень сложными причинами. Поэтому явление Ц. в народном хозяйстве не может быть объяснено при помощи элементарных законов, полученных из исследования простейших меновых отношений между хозяйственными единицами, живущими как бы вне какой-либо социальной атмосферы. Между тем, главнейшие теории, господствовавшие до настоящего времени, носили именно такой характер. Это одинаково относится как к теории трудовой Ц., так и к теории предельной полезности. Рассуждения о Ц. у классиков обыкновенно начинаются с установления законов оценки у первобытных народов, т. е. при простейших условиях, и затем прямо применяются к капиталистическому строю; но так как здесь меновая Ц. получает форму цены, то и теория Ц. естественно переходит у классиков в учение о цене, причем основанием последнего являются издержки производства, а труд служит только регулятором меновых пропорций, при известных гипотетических условиях. Маркс также отправляется от трудового начала и тоже приходит к учению о цене, основанному на издержках производства. В I томе "Капитала" он отождествляет самое понятие Ц. с понятием труда, затраченного на производство. Ц. есть "овеществленный" или "застывший" труд, "сгусток труда". Она измеряется количеством трудовой энергии, затраченной на производство при технических условиях, считающихся средними в данном обществе, а отношение между количествами труда, овеществленного в отдельных товарах, определяет относительную Ц. последних. Между тем, в III т. "Капитала" Маркс допускает существенное отступление от теории трудовой Ц., развитой им в I томе; отступление это сводится к тому, что в действительности товары не обмениваются пропорционально количествам труда, затраченного на их производство, потому что на их относительную Ц. влияет еще прибыль. Для того, чтобы равные капиталы приносили в одинаковые периоды времени равные прибыли, необходимо, чтобы меновая Ц. одних товаров была ниже их трудовой Ц., а других — выше. При такой постановке учение Маркса теряет значение теории, основанной на трудовом начале. Столь же мало удачной следует признать и попытку австрийских экономистов построить учение о меновой Ц. в народном хозяйстве на принципе полезности. Меновая Ц. в современном экономическом строе обнаруживается в форме объективной меновой Ц. или цены, а цена, согласно этой теории, от начала до конца представляет продукт субъективных оценок. Это положение доказывается следующим рассуждением. Продавец производит субъективную оценку предмета, который он хочет продать, и денег, как блага, которое он желает получить; затем он решает, какая сумма денег представляет для него такую же Ц., как и продаваемый им предмет. Решение этого вопроса определит минимальную цену, при которой он согласится обменять свой предмет на деньги. Если описанным психологическим процессом будет установлено, что продавец ценит, напр., лошадь столько же, сколько 50 руб., то он решит, что для него будет выгодно продать лошадь за всякую цену, превышающую 50 р., но не согласится отдать ее за эту цену и тем менее за низшую. Выйдя на рынок с таким готовым решением, продавец встретит с другой стороны готовое решение покупателя, т. е. того, кто, обладая деньгами, имеет желание отдать их за лошадь. Покупатель, основываясь на субъективной оценке денег и лошади, при помощи психологического процесса, аналогичного тому, который совершился у продавца, установит максимальную цену, которую он может дать за лошадь. Предположим, что эта цена — 40 р. Если бы продавец и покупатель остановились на указанных ценах, то сделка между ними не могла бы состояться, потому что один считал бы для себя невыгодным продать дешевле 50 р., а другой нашел бы убыточным купить дороже 40 руб. Купля-продажа могла бы состояться лишь в том случае, если бы покупатель назначил себе предельную цену выше 50 р., напр., в 60 р. Рыночная цена установилась бы тогда в пределах между этими двумя величинами, но на каком именно пункте — это зависело бы от разнообразнейших причин, определить которые теоретическим исследованием невозможно. Таким образом, по учению австрийских теоретиков, субъективная оценка, основанная на законе "предельной полезности", служит основанием, определяющим "предельные цены", в границах которых устанавливаются рыночные цены. Закон субъективной Ц. определяет также объективную Ц., или цену, т. е. покупательную силу предмета, и количество каждого из других предметов, которое может быть получено в обмен за него. Критика этой теории относится уже к учению о цене. Здесь следует остановиться на одном вопрос, имеющем прямое отношение к Ц. — вопросе о том, как формируются субъективные оценки, определяющие затем пределы, в которых устанавливаются цены. Для того, чтобы продавец и покупатель выступили на рынке с определенными решениями продать товар не дешевле такой-то цены или купить его не дороже такой-то суммы, необходимо, чтобы у них предварительно установился взгляд на субъективную Ц. не только товара, но и денег: они должны решить, какая сумма денег имеет в их глазах такую же субъективную Ц., как данный товар. Субъективная оценка товара совершается по закону предельной полезности. Но как производится субъективная оценка денег? Чем определяется их предельная полезность? На этот вопрос австрийская школа не дает удовлетворительного ответа. Ценность денег определяется, по ее учению, целым рядом условий, в том числе количеством и родом благ, которые можно приобрести за данную сумму денег при существующих условиях рынка и ценах на товары (Витер, Смарт). Но в таком случае мы попадаем в заколдованный круг: субъективная оценка денег ставится в зависимость от цены товаров, а цены товаров не могут быть объяснены, если не объяснен закон субъективной оценки денег. Отсюда видно, что австрийским теоретикам не удалось разъяснить связи между субъективной Ц. и ценою, а без этого предлагаемая ими теория Ц. в народном хозяйстве не может считаться установленной. — Новейшие работы в области учения о Ц. ведутся в разных направлениях. Некоторые исследователи стремятся примирить теории трудовой Ц. и предельной полезности (Туган-Барановский и др.) и на этой почве построить общее учение об оценке хозяйственных благ; другие, внося поправки и дополнения в учение австрийской школы, направляют свое внимание на исследование законов распределения, связь которых с законами оценки все более и более обращает на себя внимание. Это последнее направление, получившее выражение в новейших трудах Гобсона и Кларка, важно в том отношении, что оно ставит на очередь пересмотр вопроса об отношении между меновой Ц., ценою и доходами и указывает на необходимость исследования законов распределения, как условие правильной постановки проблемы Ц.

Литература (кроме руководств по политической экономии и сочинений главных представителей экономической теории): Н. И. Зибер, "Давид Рикардо и Карл Маркс в их общественно-экономических исследованиях" (1885); его же, приложение I к русскому переводу сочинений Рикардо (статья по истории учения о трудовой Ц.); Антонович, "Теория ценности" (1877); Бух, "Теория Ц." (1889); Залесский, "Учение о происхождении прибыли на капитал. Отд. I. Учение о Ц." (1893); Ден, "К учению о Ц." (1895); Орженцкий, "Полезность и цена" (1895); Энгельс, "Закон Ц. и уровень прибыли" ("Новое Слово", 1897, XI); Франк, "Психологическое направление в теории Ц." ("Русское Бог.", 1898, VIII); его же, "Теория Ц. Маркса и ее значение" (1900); Туган-Барановский, "Очерки по истории политической экономии" (1903); его же, ст. о теория предельной полезности ("Юрид. Вестн.", окт., 1890); Мануилов, "Понятие Ц. по учению экономистов классической школы" (1901). Обширные литературные указания см. в сочинении Цуккеркандля (R. Zuckerkandl): "Zur Theorie des Preises" (1889) и в ст. "Wert" Бем-Баверка в т. VII "Handw. d. Staatswissenschaften".

A. Мануилов.